Мне бы очень не хотелось, чтобы у читателя, следившего за развитием изложенных выше мыслей, составилось такое впечатление, точно Томон всего лишь ловкий компилятор, беззастенчиво грабивший своих товарищей по школе и сам ничего не сделавший. Для того чтобы отважиться строить то, что строил Томон, нужны были невероятная решимость и исключительное дарование. Сами авторы всех этих Grands prix, по крайней мере, те из них, о дальнейшей деятельности которых мне удалось собрать кое-какие сведения, в начале XIX столетия смотрели на свои конкурсные проекты как на юношеские бредни, на чисто бумажное творчество: бумага все вытерпит. Нашелся человек, который все еще этими грезами увлекался, все еще не утратил священного дара безумствовать во славу красоты, и в Петербурге одно за другим вырастали здания, казавшиеся чудесным воплощением этих несбыточных для всех, кроме Томона, грез. Уже одного этого достаточно, чтобы за ним сохранилось огромное значение в истории европейского и, в частности, французского и русского искусства. Он не был тем колоссом, каким его многие себе в последнее время рисуют, не был не только каким-нибудь Палладио, но даже и Растрелли, и Россия видела и до него и после него гораздо более крупных зодчих. Но Томон, благодаря блестящему дарованию и подлинно вдохновенному дерзновению – а это удел немногих – был тем Прометеем, который, похитив огонь новой красоты у богов Франции, принес его в Россию, где он затем долго и ярко горел, так ярко, как нигде в Европе. И за это мы, русские, должны быть ему признательны навсегда10.
Французская струя, вливавшаяся в русское зодчество еще со времен Деламота, превратилась благодаря Томону в настоящий поток, хлынувший несколькими руслами. Сильнее всего действовали, конечно, самые постройки Томона, но многое приходило в Петербург непосредственно из Парижа, а многое кружными путями – на Италию и Германию. Вполне французским духом проникнуто, прежде всего, все искусство Воронихина. Не говоря уже о его Казанском соборе, столь сильно напоминающем грандиозный проект Пейра-старшего – "кафедральный собор с двумя дворцами", - некоторые детали его построек говорят о том, что он не хуже Томона знал парижские "maisons modernes", особняки 1780-х годов. Прием кариатид, примененный им в одной из зал Горного института, встречается там неоднократно. Вполне французское и то здание, которое Воронихин проектировал строить на 8-ой линии Васильевского острова.
Тома де Томон был в Петербурге не единственным выразителем новой французской школы. Одновременно с ним здесь работал русский зодчий, давший идеям Леду несколько иное направление. То был Захаров. Он гораздо глубже заглянул в существо и смысл происшедшего поворота и взял у новаторов эпохи Людовика XVI не их шумливые парадоксы, не пикантные мотивы и причудливые приемы, а то и действительно ценное, что у них было, - свободную трактовку форм и архитектурных масс, умелое распределение по всей композиции скульптурных декораций и, главное, чувство масштаба – секрет угадывать нужную величину здания и его отдельных частей. Томон перенес эти принципы из Франции целиком, совершенно в том же виде, в котором они были там культивированы, Захаров сумел вдохнуть в них новую жизнь, и его искусство есть продолжение и завершение французского. "Старые годы" посвятили в конце минувшего года этому великому мастеру статью, иллюстрированную множеством снимков со всех его произведений. Прекрасное исследование Н.Е. Лансере с исчерпывающей полнотой освещает творчество этого замечательного человека, и я не вижу надобности приводить здесь новую серию фотографий, чтобы еще ярче отметить все его французские элементы. Я не могу, однако, отказать себе в удовольствии лишний раз полюбоваться той частью Адмиралтейства, в которой острее всего отразились заветы Леду, - воротами и особенно их верхней частью, кессонированым сводом и полуциркульным поясом скульптурных трофеев.
Эти трофеи, или арматуры, бывшие в начале XIX века в большой моде во всей Европе, особенно охотно применялись для украшения зданий в Петербурге. В системе их применения еще долго спустя после 1812 года, даже у мастеров, вышедших из итальянской школы, оказываются французские традиции конца XVIII века. Такие полуфранцузские куски мы можем без труда найти у Стасова, на его Павловских казармах, на Троицком и Спасо-Преображенском соборах и даже у такого фанатического "итальянца", каким был Росси. В скульптурной декорации Михайловского манежа и еще больше в сочных лепных фризах Александринского театра, несмотря на всю их "итальянщину", звучит еще французская нота. Из поздних мастеров она слышится у Александра Брюллова, в украшениях его "экзерциргауза". Но это только отдельные вспышки, запоздалые отзвуки давно отошедшего шумного, задорного, восторженно-прекрасного прошлого. Искусство Росси, несомненно, более мудрое, чем захаровское, и, быть может, за все столетие в Петербурге не было столь подлинного зодчего, как именно он, но он не умер, свершив все, что ему было суждено, умер дряхлым, давно уже сошедшим со сцены стариком. Томон и Захаров умерли в цвете сил и таланта, и мы не знаем, что были ли они еще в силах подарить миру и России, и бог весть, какое бы еще направление принял ранний Александровский классицизм, если бы не ушли они, его создатели и вдохновители.
Похожие статьи:
Самба
Год создания: 1956
История самбы - это история слияния африканских танцев, которые пришли в Бразилию с рабами из Конго и Анголы, с испанскими и португальскими танцами, привезенными из Европы завоевателями Южной Америки. В 16 веке португа ...
Классическая Механика
В истории механики за работами Галилея (который также имел предшественников внакоплении эмпирических фактов и обобщений и в разработке теоретических предпосылок механики) последователи многочисленные работы целой плеяды выдающихсяучёных. ...
Искусство средних веков
Тысячелетний период мировой истории с V по XV века принято называть "средними веками". Временные рамки, ограничивающие эту эпоху условны. Некоторые ученые, историки и философы, искусствоведы и филологи, считают, что часовой ме ...
Разделы